Отшумели летние дожди и российский прокат «Тесноты» Кантемира Балагова. О фильме мы писали и после каннской премьеры, и в преддверии российских смотров. Без интервью с автором картина была бы неполной — все-таки не каждый год ученик Сокурова из Кабардино-Балкарии получает приз ФИПРЕССИ в Каннах, а следом — приз за лучший дебют на Кинотавре и главный приз на фестивале «Зеркало». С режиссером встретилась Алиса Таежная.
Алиса Таежная: Ваш фильм снимался по реальной истории — даже нескольким реальным историям, собранным в одну. Но главные героини — мать и дочь — женщины. А вы со сценаристом — мужчины. Как вы проверяли на достоверность свой сценарий — у подруг, сестёр, девушек? Кому из профессионалов показывали? Делали ли документальное исследование среди еврейского сообщества?
Кантемир Балагов: Когда мы учились, Александр Николаевич (Сокуров — прим. ред.) говорил нам одну важную вещь, которую я надолго запомнил и следую ей. У режиссёра не должно быть пола, он всегда гендерно нейтрален. Прорабатывая характер, попеременно примеряешь точки зрения всех героев. Начиная работу над «Теснотой» (а идея у меня появилась очень давно), я придерживался этого правила. Когда сценарий уже был готов, я отправлял его знакомым девушкам, чтобы проверить на адекватность: чтобы не смущала главная героиня, ничего не казалось искусственным, надрывным. Но никаких документальных исследований я не делал. История произошла в Нальчике, детали я взял из своих воспоминаний о родном городе конца 90-х — начала нулевых.
Алиса: За что критиковали «Тесноту» и что бы ты сделал сейчас иначе? Как сейчас относишься к результату?
Кантемир: Я совершенно согласен с претензиями, что фильм несколько затянут. Александр Николаевич предлагал сократить, но я принял решение оставить фильм таким, каким он уже получился. В какой-то момент я устал, утомился монтировать и разозлился, остановившись на финальном варианте. Это, наверное, типичная ошибка молодого профессионала в кино — нехватка терпения довести всё до совершенства. Ещё фильм неидеален с точки зрения звука: это не только мой полнометражный дебют, но и дебют звукорежиссёра. Для нашего небольшого бюджета (фильм стоил меньше 12 миллионов рублей — прим. ред.) это было непросто: все по большей части работали за идею, в какой-то момент мы даже скидывались, чтобы поднять гонорары актёрам.
Алиса: Сколько готовился фильм?
Кантемир: Подготовительный период и продакшн заняли у меня 8 месяцев, из них 24 съёмочных дня. Идея жила во мне давно, но первоначальный синопсис был очень сырым — слава богу, я тогда не показал «Тесноту» мастеру. Я страдаю тем, что первые синопсисы всегда очень драматичные. Потом смотрю на них свежим взглядом и дорабатываю сценарий так, чтобы идти от обратного — всё неоднозначное со временем становится куда более интересным. Мне нравится работать со сценаристом: пока для меня полный метр — это забег на длинную дистанцию, и я не могу осилить его в одиночку. После съёмок и постпродакшна ещё около года надо сопровождать фильм на фестивалях: на договорённости и поездки сейчас уходит 70 процентов моего времени и особенно нет возможности подумать про будущий проект.
Алиса: Насколько сложилась актёрская команда во время съёмок? Там были и дебютанты, и опытные профессионалы, и несколько непрофессиональных актёров.
Кантемир: Очень важно поддерживать хорошую атмосферу на площадке, потому что в материале всегда видно, что происходит на съёмках. 20 дней мы снимали под Петербургом, 4 дня в Нальчике. По утрам я старался быть на позитиве и не показывать, что устал: если показываешь, что устал или не знаешь, что делаешь, то это чревато в дальнейшем. Были моменты, когда я срывался — из-за регулярных переработок, но на следующий день всё можно было начать с чистого листа. Вначале, наверное, кого-то из взрослых актёров смущал мой возраст и отсутствие большого опыта, но когда они видели, куда всё движется, то начинали доверять. Первый и последний съёмочный день — это вообще два уникальных момента в кино. В самом начале всё делаешь на автомате, не отдавая себе отчёта в том, что происходит, мысли не собраны, плана как будто бы нет. А в последний день всё уходит в ностальгию.
Алиса: Уговорить местных сниматься в кино было трудно? Вы же вначале объявили кастинг в Кабардино-Балкарии.
Кантемир: Вообще зависит от сценария, но после кастинга среди непрофессионалов мы остановились на большинстве профессиональных актёров, которые не пытались редактировать текст и не задавали вопросов к сюжету. Непрофессионалов же всегда волновала история, которая могла нарушить этнические или этические нормы — никогда нельзя знать этого заранее. Мне повезло с молодыми актёрами — у них гораздо меньше таких соображений.
Алиса: Как тебе кажется, почему так мало фильмов о вашем регионе вообще? Почему мало авторских голосов с вашей родины?
Кантемир: Местное сообщество сильно противится тому, чтобы Кавказ был включён в глобальный контекст. У нас табу на многие вещи в кино: секс, насилие, наркотики (всё это есть в «Тесноте» — прим.ред.). Об этом даже говорить вслух неправильно. Не совсем однозначное поведение людей, присущее человеческой натуре, тоже не приветствуется в кино — оно идёт наперекор кодексу чести старшего поколения.
Алиса: Расскажи, как ты рос в Нальчике.
Кантемир: Это было начало нулевых — относительно спокойное время в Кабардино-Балкарии по сравнению с 90-ми. Я был отличником до 14 лет, а потом во мне что-то перевернулось — я начал очень много времени проводить на улицах с друзьями, наблюдал какие-то драки (хотя я и не особо драчливый), был алкоголь, проблемы из-за него, первая любовь. В общем, типичное счастливое детство. Мы собирались в заброшенном кинотеатре «Дружба», болтались по квартирам друга, когда не было родителей, Я до сих пор очень тепло отношусь к моему неблагонадёжному району, где вырос — Александровке — и людям, среди которых провёл юность. Мне близки местные своей теплотой и искренностью, ведь зачастую такие пацаны — очень инфантильные люди с особенным юмором, умеющие радоваться простым вещам. Мне очень симпатичны такие люди — они мои, я их чувствую.
В юности родители давили на меня и хотели, чтобы я определился с будущим: меня интересовала лингвистика, но они считали, что это несерьёзно — и по их инициативе я пошёл учиться в школу МВД и должен был выпуститься бухгалтером. Но в какой-то момент я потерял терпение и просто не пришёл на следующий год. Когда я поступил в мастерскую к Сокурову, то почти перестал общаться с друзьями. У меня был огромный список литературы для чтения (прежде я почти не читал), много фильмов и заданий — надо было навёрстывать.
Алиса: Сколько человек закончили мастерскую Сокурова в Нальчике? Чем вы занимались? Была ли у вас какая-то общая местная повестка?
Кантемир: Из 18 учеников выпустилось 12, мальчиков и девочек почти пополам. Все были очень разными и каждый снимал своё — от жанрового кино, комедии и триллера, до авторских попыток. Мы упражнялись вместе и делали альманах на основе наших первых впечатлений. Сейчас на расстоянии оказывается, что между нашими работами есть что-то общее. Например, каждого из нас волнует тема семейственности и иерархии, а больше половины режиссёров сделали своими главными героинями женщин. Какое-то время мы комплексовали, потому что живём немного далеко от центра и варимся в собственном соку, не видим юную индустрию и студенческое кино, но сейчас я понимаю — возможно, хорошо, что мы с этим никак не соприкасались. Не замыливался глаз, нам не передавалась столичная рафинированность, отчасти снобизм и легкомысленность студенческого кино.
Алиса: Про Сокурова-преподавателя я читала, что он научил вас не столько смотреть кино, сколько читать. И что кино, по его мнению, может быть только гуманистическим. Чему ещё удалось у него научиться?
Кантемир: Сокуров учил, что если трагедию удаётся спрятать внутрь, а не показывать её на поверхности, то тогда получается художественный результат. Иначе это обёртка, художественная форма того, как режиссёр смакует трагедию. Самая страшная трагедия происходит внутри — и об этом всегда надо помнить.
Алиса: Ты много кино открыл для себя, когда учился у Сокурова?
Кантемир: Да, очень много классики. Самым приятным режиссёром для меня оказался ранний Годар, хотя я безумно люблю его поздний короткий метр из «На 10 минут старше: Виолончель» под названием «Во тьме времени» — это мой настольный фильм. Но сейчас мне кажется, что насмотренность молодому режиссёру скорее мешает: подсознательно всё, что ты видишь, в тебе откладывается и ты это рано или поздно копируешь. Я придерживаюсь правила мастера, что надо больше читать: начинает работать фантазия, ты придумываешь свою раскадровку, а не то, что за тебя решил режиссёр.
Алиса: На кого в российском кино ты ориентируешься?
Кантемир: Главный мой ориентир — это мой мастер. Но само собой, я смотрю много российского кино. Бориса Хлебникова я узнал с его первого фильма с Попогребским («Коктебель» — прим. ред.), а сейчас на «Кинотавре» смотрел его «Аритмию». В фильме совсем не всё моё, но там есть абсолютно гениальные сцены, которые мог придумать только человек с огромной душой. Я смотрел «Комбинат Надежда» Натальи Мещаниновой, Оксану Бычкову, фильмы по сценариям Любы Мульменко и Кати Мавроматис. Сейчас жду фильм «Бабочки» Дмитрия Кубасова — помню и люблю его ещё с «Озера» Филиппа Гранрийе, хотя даже не знаю его лично. И после «14 шагов» Максим Шавкин производил впечатление режиссёра с большим будущим, но к сожалению, его так быстро не стало (режиссёр Максим Шавкин утонул весной 2017 года в возрасте 30 лет — прим. ред.).
Алиса: А любимые советские фильмы у тебя есть?
Кантемир: Да, конечно. «Летят журавли». «Застава Ильича». «Полёты во сне и наяву» в плане мужского персонажа сделан идеально: после него я влюбился в Янковского.
Алиса: Если говорить о семейственности в «Тесноте» и о конфликте родителей и детей — что сейчас из себя представляет идея семьи в Кабардино-Балкарии? Как к семье относятся старшие и молодые?
Кантемир: Всё зависит от конкретной семьи. Есть очень много молодых людей, которые комфортно чувствуют себя в мире внутренних ограничений, остальные уезжают в города побольше — чтобы начать своё дело, построить семью по своему решению. Независимо от религии и этнической принадлежности на Кавказе нет совершенно никакого доверия к молодым людям. Молодой человек не может быть прав по определению, потому что у него нет жизненного опыта. Но мне кажется, что возраст — это цифра, и молодой человек на Кавказе может очень многому научить старшее поколение — только никто не хочет учиться: к младшим там никогда не прислушивались и не прислушаются. Люди с творческими потребностями уезжают быстро, ещё быстрее уезжают те, у кого есть финансовые возможности. Все, кто хочет зарабатывать — уезжают совершенно точно: в Москву и Петербург, но скорее в Краснодар, Пятигорск, Ставрополь, Сочи. Жизнь в Нальчике связана с чёткой иерархией и тем, что на Кавказе называется клановостью: если ты не принадлежишь к членам влиятельной семьи, у тебя не будет престижной и важной для местных работы и твоё будущее не гарантировано.
Алиса: Давай поговорим про иерархию на примере сюжета твоего фильма, который формально — о матриархате. Власть матери в «Тесноте» кроется в том, что давным-давно она принесла себя в жертву мужу и детям и теперь требует такой же жертвы от своей дочери.
Кантемир: Да, это совершенно верное замечание. «Теснота» для меня — о том, что самые близкие люди зачастую являются самыми жестокими. У близких людей часто есть мания, чтобы ты шёл по их стопам — это особенно чувствуется на Кавказе: и в еврейских, и в мусульманских, и в русских семьях. И там, где заявлен патриархат, часто есть скрытое матриархальное влияние.
Алиса: Например, «муж — голова, а жена — шея»?
Кантемир: Что-то наподобие этого. Много манипуляций и скрытого воздействия на представителей семей, что мужчины не всегда улавливают. Когда мы работали над сценарием, я сам задавался вопросом, насколько гуманно просить близкого человека о самопожертвовании ради другого члена семьи — и пришёл к выводу, что это неправильно.
Алиса: Сейчас у тебя есть любимый фильм о семье?
Кантемир: Да, «Кулаки в карманах» Марко Белоккьо, сделанный режиссёром в 26 лет — я до сих поражаюсь тому, как можно снять такое серьёзное кино в таком возрасте. Это до сих пор один из любимых моих фильмов. Другой фильм о семейных отношениях, который меня впечатлил — «Кускус и барабулька» Абделатифа Кешиша: в нём интересно то, насколько огромна его семья, сколько там переплетений национальностей и кланов — и за их общностью очень интересно наблюдать.
Алиса: У повлиявшего на тебя Робера Брессона в «Заметках о кинематографе» есть принципиальное противоречие между актёром и натурщиком. Актёр — всегда синоним искусственности, натурщик — субъект реальности. Сейчас многие предпочитают работать с непрофессионалами или совсем неизвестными актёрами, у которых ещё нет публичного образа. Как ты выбираешь своих актёров?
Кантемир: Я выбираю актёров, а не натурщиков — и за это Робер Брессон меня, наверное, поругал бы. Лик и глаза героя для меня очень важны, но ещё ценнее его интонации. За актёрами можно наблюдать и давать им импровизировать, а можно форсировать — и мне ближе второй подход. В наши дни я боюсь полагаться на натурщиков. Это во времена Брессона люди были более невинными, непосредственными и не такими привыкшими к кинематографу, органичными какими-то. И жизненный опыт того времени несравним с нашим современным — не было нынешней рафинированности.
Но и с профессиональными актёрами возможен особенный результат. У меня есть ощущение, что чем меньше известен актёр и избалован гламуром, тем больше внутри него концентрации и выше уровень старания. Мне импонирует осознанный подход к ролям, а не персонажи из светской хроники — есть очень много актёров, которые снимаются нечасто, но ты помнишь все их роли. Но ещё я понимаю, что если мой следующий фильм состоится (Балагов планирует снимать историю о женщине, вернувшейся с Великой отечественной войны, готов только синопсис, вдохновлённый прозой Светланы Алексиевич — прим.ред.), то никакая профессиональная актриса со светским лицом не сможет играть главную роль. Сейчас просто нет профессиональных актрис с такими физическими данными. Так что буду искать большую и сильную женщину вообще не среди актрис.
