Тяжелая железная дверь с глухим стуком закрывается, и я остаюсь в густой темноте. Из глубины здания доносится низкий гул, от которого звенят стены. Тускло освещенный коридор ведет к двери с табличкой «freezer» — так называют камеры временного содержания в пунктах американского пограничного контроля. Бетонный пол, блеклые стены, восемь градусов тепла. В центре — деревянная скамейка, по периметру — груды выжженной солнцем обуви вперемешку с пыльными фляжками. Эти вещи достались аризонской «пустыне мертвых нелегалов» от тех, кто не смог пересечь границу Соединенных Штатов. Взгляд спотыкается о крохотный детский ботинок. «Разуйтесь, снимите носки, уберите вещи в шкафчик и ждите сигнала», — гласит табличка на стене. Послушно выполнив указания, сажусь на край скамейки и поджимаю пальцы ног — ледяной пол обжигает. Мысли вяло ползут, заполняя тягучее ожидание — проходит минута, пять, десять… Наконец, раздается резкий гудок, и на стене загорается красная лампочка — можно покинуть «морозилку».
Снова темно. Под ногами грубый песок, мелкие камешки царапают пятки. Неловко ковыляя, подхожу к ассистентам, которые помогают надеть очки VR, наушники и рюкзак. «Будьте любознательны», — шепотом напутствует одна из девушек. Мгновение, и моей реальности уже не существует — я оказываюсь в виртуальной пустыне Сонора. Ночь. Постепенно в темноте проявляются силуэты мужчин и женщин с детьми. Они устало и неровно тянутся за «койотом» — проводником, ведущим их к американской границе. Следовать за ними или остаться в стороне? Не успеваю решиться — над головой нависает вертолет, гремя пропеллером и поднимая в воздух песчаные облака. Вой сирен прибивает путников к земле. Я отскакиваю от патрульных внедорожников, с рычанием возникающих откуда-то из-за спины. Лай собак, крики пограничников, винтовки, уставившиеся в лица людей — все происходит быстро и громко.
Но все это не про меня. Я не хочу ложиться на холодный песок. Мне незачем рисковать жизнью в отчаянной борьбе за мало-мальски сносное существование. Моя обувь ждет в шкафчике на выходе, где внимательный персонал заботливо оставил упаковку салфеток — стряхнуть пыль с ног, никогда не ступавших по пустыне. Я просто зритель. Из тех, кто равнодушно просматривает новости, мимоходом оглядываясь на человеческую трагедию. Мне все равно — меня здесь нет. В виртуальном пространстве наступает зябкий рассвет. Вокруг — брошенные в суматохе пакеты, фляжка, платок. Следы шин на песке. Сверху доносится протяжный, высокий крик — стая птиц пересекает безграничное, разгорающееся новым днем небо.
Виртуальную инсталляцию «Плоть и песок» («Carne y Arena») Алехандро Иньярриту впервые показали в прошлом году в Каннах. Критики восторгались жутким по своему реализму погружением в историю одного задержания мигрантов-нелегалов. Американская киноакадемия отметила проект специальным Оскаром за эксперимент с формой, обещание нового кинематографического восприятия и острую тематику. Режиссер назвал VR молодым искусством, способным раскрыть чужую реальность через переживания зрителя в пространстве, свободном от границ кадра. По Иньярриту, для чувственного осознания не всегда счастливой действительности ее виртуальная версия будет честнее и эффективнее любого вербального — политической риторики, громких заголовков в СМИ или хэштегов. Звучит многообещающе, но разум художника, как и его зрителя — не tabula rasa. Подмена жизни виртуальным коротким метром не гарантирует стремительного “переобувания” из одних убеждений в другие.
Избыток новостей и онлайн ресурсов вынуждает прогонять информацию через фильтры и персонализированные поисковики. В результате остаешься с чем-то удобоваримым: после прочтения — не сжечь, но выкинуть и забыть. Теория СМИ называет такой информационный тупик «эффектом эхо-камеры», когда любая статья, документалка или мем подкрепляют сложившиеся интересы и взгляд на мир. Иммерсивное виртуальное пространство, в отличие от большинства медиа, напрямую стимулирует чувственное познание, уводя рациональное на второй план. Иньярриту предложил красивое решение: побыв в чьей-то виртуальной шкуре, другим человеком вряд ли станешь, а вот эмпатию прокачаешь. О том, удалась ли режиссеру задумка, можно спорить.
Говорить об инсталляции и ее эффекте, ссылаясь лишь на шестиминутный виртуальный эпизод — лукавство. «Плоть и песок» — это триптих, в котором виртуальное с двух сторон обрамлено материальным. Первая комната, или «комната ожидания», с порога обдает холодом. В воображении — те, кто не перешел пустыню, минуты тянутся вечность, собственное молчание невыносимо. Сознание постепенно следует за настроением, готовясь к переходу из реальности в виртуальность. Все начинается с ожидания, а не за стеклами очков VR. А заканчивается в комнате с портретами и историями мигрантов из Мексики, Гватемалы, Гондураса и Эль-Сальвадора — они участвовали в проекте Иньярриту в качестве актеров. Виртуальная мозаика собрана из фрагментов событий разных лет и мест. Словно путешествие по коллективной памяти — суть уловима, но урывками. Реальные судьбы героев, рассказанные от первого лица, возможность взглянуть в их глаза — делают впечатление от VR личным и гораздо более горьким: жизнь одного человека трагичнее и сложнее любой попытки ее интерпретации. Если в «Плоти и песке» сохранить виртуальное и отсечь все остальное, останется четырехмерный, высокобюджетный live-репортаж без эффекта причастности.
После десятка признаний в любви к «Плоти и песку» неловко ощутить на месте лишь боль в ногах да слезливый восторг от предрассветных красок (спасибо, Любецки). Сила виртуального аттракциона не перевернула сознание — все живые эмоции были прожиты в соседних комнатах. Но холодное отчуждение, испытанное в виртуальной пустыне, показало, насколько можно обезличить горе, снова и снова прокручивая его через новостную мясорубку. Оставаясь в стороне в цифровом пространстве, я ощутила свое отсутствие в пространстве реальном. И пообещала себе «быть любознательнее», быть живее.
