Что такое культурфильм?

Об одном жанре в советском кино

В сентябре на «Послании к человеку» показали исключительную в своем роде программу «Советский культурфильм».

Термин, сегодня едва ли известный кому-то кроме специалистов в области архивного кинематографа, в 20-е годы был заимствован из немецкого (Kulturfilm) и относился к лентам агитационного, нравоучительного и просветительского содержания, которые в большом объеме выпускались в Советском Союзе и всех остальных странах с развитыми кинематографиями. Строгости в терминологии и жанровых разграничениях здесь не существует — в дебрях плохо сохранившегося и еще недостаточно изученного советского агиткино жанровые границы размыты, и термины культурфильм, агитпропфильм (а также более частные, например, санпросветфильм) не существовали в отрыве от своего временного периода, конкретных киностудий или даже конкретных работ; одни и те же картины могли попадать под разные ярлыки или, наоборот, существовать вне дефиниций.

Так или иначе, жанр ускользающий и одновременно всеобъемлющий: Как правильно умываться? Какие в СССР существуют религиозные секты? Как разводить кроликов и делать переливание крови? — у Довженко и Эйзенштейна, казалось бы, мы ответов не найдем, а вот культурфильм все наглядно продемонстрирует. На деле, и для именитых мастеров не считалось зазорным поработать над фильмом про половую гигиену или правила дорожного движения. У кинематографа и у страны в 20-е годы были во многом одни и те же задачи — цитируя Марголита, «кардинальное преобразование мира на разумных и справедливых началах» — и область, которая нам сейчас может показаться периферийной (кто сегодня захочет снимать, а тем более смотреть кино с названием «Как ходить по улице»?), в условиях того времени воспринималась иначе. Над культурфильмами в свое время успели потрудиться и Кулешов, и Пудовкин, и Медведкин. В 20-е кинематограф — в особенности, пропаганда — это, прежде всего, сотворчество принципиально нового мира и нового человека; режиссеры и художники здесь те же архитекторы, законотворцы, рабочие: средства различны, а дело у всех общее.

И вот перед нами крупные планы мужских рук по локоть в мыле — и не в метафорическом мыле от усталости после смены на заводе, а в самой настоящей пузырящейся пене; затем слегка испуганное, вероятно, новизной процедуры лицо, глаза щурятся от водяных потоков; умывается чистоплотная кошечка, по ее примеру до дыр натирается советский рабочий; а вот и коллективная череда обнаженных спин в общественной бане… Для художника 20-х нет почти никакой разницы между изображением и действительностью; перемены, изображенные на экране, приравниваются к переменам в материи: заснять на пленку и продемонстрировать моющихся советских граждан — значит сделать страну чище.

Еще одна вершина жанра — лента «Невероятно, но факт!» с первоначальным говорящим названием «Мясо, мех, пух», посвященная кролиководству: задорный анимационный кролик с кафедры рассказывает аудитории советских лбов-зевак, про то, чем он, кролик, полезен для страны, а затем иллюстрирует — не отходя от кафедры: сначала поджаривает себя, а после весело бежит навстречу зрителю со свежим жарким на приветственно протянутой лапке. Однако о кролике читайте отдельно.

Я готов подробно описать каждую из увиденных картин, потому что восторг мой, признаюсь, не знает границ. И здесь следует задаться вопросом «Почему?». Что сегодняшнего зрителя может привлекать в архивных фильмах сугубо, казалось бы, утилитарного свойства.

Во-первых, почти все эти фильмы можно смотреть без дополнительных оговорок — как любые другие фильмы, как, если угодно, образцы киноискусства. И этот момент, как нигде больше, актуален именно в советской классической кинематографии периода 20-х — начала 30-х. На производство агитпропа мог угодить кто угодно, то есть не только профессионалы средней руки, но и, допустим, художники с излишней для большого кино тягой к эксперименту, молодые талантливые аниматоры, наконец, просто звезды советской творческой элиты. Тут, кроме уже вышеперечисленных фамилий, хорошим примером будет фильм не относящийся к фестивальной программе, но органично бы в нее вписавшийся — любопытный образец жанра «Евреи на земле», агитационное кино про переселение советских евреев на земли Крыма со звездной командой авторов: Маяковский, Шкловский, Брик и Роом.

Словом, скучный и скудный с виду жанр (а с такого ведь и спросу меньше!) порою становился площадкой для всякого рода развлечений, упражнений в форме и кинематографического баловства «для своих» — чего стоят одни экспрессионистские съемки и очевидные приветы «Носферату» в «Штурме» 1931 года с молодым Милляром в роли имперского чиновника, мрачная ирония в эпизодах царской переписи на контрасте с лакированной сталинской семьей в «Великом счете» (вообще расправа с имперским прошлым — бездонный источник для этого периода) или анимация и работа шрифтовиков в доброй половине репертуара.

Еще одна причина — сила документа эпохи. Нигде так отчетливо не звучит голос времени, как в искусстве второго и третьего ряда, в поденщине. Риторика и пафос 20-х в культурфильме опускаются с высоты галактической на днище быта, и уже Новый Человек — это не многослойный противоречивый миф, а вполне осязаемый советский мужик, который разводит себе кроликов, регулярно моется и не плюет на пол. Не говоря уже о предметной культуре (здесь все идет в дело: одежда, мебель, медицинские препараты по лечению электричеством, прически, жесты и речь актеров, etc., etc.); и, собственно, об уникальных документальных съемках — таких, как в фильме «Сектанты», для которого была организована специальная экспедиция по деревням, в том числе на Кавказе, и где, зачастую скрытой камерой, запечатлены реально существовавшие в СССР религиозные секты. Поверьте, кадры из Ленобласти с сектой скопцов современным эзотерическим изданиям и не снились. Чего уж говорить, в изобилии наличествует в культурфильмах и борьба с монстрами капитализма и советский космополитизм и прочие магистральные для периодов 20-х—30-х темы, равно как и прекрасная почва для сравнения двух десятилетий (но тут уже дело пахнет диссертацией). Словом, на одних только культурфильмах можно прочесть школьный курс по довоенной советской истории.

Наконец, сама экзотичность феномена. Чудное дитя кинематографа сразу от нескольких браков — с плакатной пропагандой, со школьным учебником, с медициной, с нормами этикета… (И Басе, и колбасе, короче, у нас есть все!) Сегодня культурфильм может выглядеть одновременно эксцентричным, новаторским, изощренным в идиотизме (кровь для пострадавшего деревенского тракториста по первому требованию самолетом доставляют из Баку и спускают на парашюте), анекдотичным, по-обэриутски абсурдным — вопреки (а зачастую благодаря) неизменной дидактической оболочке чуть ли не самого сухого и плоского по своей внешней природе жанра и той безудержной прыти, с которой советские медиа курировали быт и нравы граждан, обращаясь «на ты» одновременно к каждому конкретному зрителю и ко всему населению СССР. Тот вид абсурдного, с которым мы сталкиваемся в школьном учебнике для начальных классов в лице бегающих из пункта, А в пункт Б Лен и Вась, удесятеренный и достигающий самых причудливых стадий, когда за этот учебник берутся молодые советские кинематографисты напару с врачами-психиатрами (см. труд Лазаря Сухаребского «Патокинография в психиатрии и невропатологии», 1936).

Интересно, грустно и в то же время чудесно, что подобное сокровище для синефилов, историков, антропологов и всех интересующихся по крупицам вылезает на поверхность только сейчас. Труд по восстановлению и систематизации этого пласта культуры отнюдь не легкий — большая часть пленок утрачена, кое-что обнаруживается за рубежом. Словом, перед каждым показом на фестивале после программных вступительных слов о благодарности Госфильмофонду, Bundesarchiv в Германии и РГАКФД в Красногорске я рукоплескал вполне искренне.

Некоторые из упомянутых фильмов есть в сети:

«Больные нервы» (1929)

«Одна из многих» (1943)

«Евреи на земле» (1927)