После «Гравитации» Альфонсо Куарон задумал снять что-нибудь простенькое и личное — для души — и взялся за портрет своего детства, в котором узнает себя не только Мексика 70-х, но и все мы. Названный по району Мехико, где вырос режиссер, «Roma» — история одной служанки, одной семьи и одной страны, где все трое переживают не самые простые времена, но каким-то чудом выходят из этого чистилища, не ожесточившись сердцем. Весь фильм действительно выглядит как чудо: не было еще на нашем веку столь же искусного, личного и при этом универсального высказывания. Как это вообще работает? Куарон посмотрел «Амаркорд», что-то из Германа и Любецки, сказал «я так тоже смогу» — и смог?
После сай-фая про космос и фэнтези про волшебника Куарон досконально воссоздает родительский дом, собирает аутентичную мебель и костюмы, а на главную роль служанки Клео приглашает непрофессиональную актрису, которая органично живет в кадре, сколько бы он ни длился (как правило — поразительно долго). Глазами Клео мы и смотрим на то, как мир одной семьи рушится, а потом восстает из пепла. Отец семейства уезжает будто бы навсегда, и из взрослых в доме остаются только женщины — мама, бабушка и Клео — а еще четверо детей, в чьих играх и шалостях отражаются перипетии взрослых судеб. Как потом скажет мама, женщины всегда одни. Оказывается, необязательно для этого выходить в открытый космос.
Впрочем, выстроенный Куароном мир кажется автономным, оторванным от всего происходящего омутом памяти, как в «Солярисе» (или «Гарри Поттере» — ему ли не знать!), и какие бы катастрофы ни обрушивались на многострадальную страну, на фоне пожаров, землетрясений и мятежей движения души лишь отчетливее. Оттого режиссер, должно быть, и выбирает глубинные мизансцены — память услужливо пристраивает к одному воспоминанию все доступные образы, собранные не исторически, но метафорически — и сцены сгущаются как в работе сновидения. Вот Клео, брошенная женихом, грустит посреди ярмарки, идет град и собираются студенческие протесты. Вот рождество сменяется лесным пожаром, который тушат и взрослые, и дети в карнавальных костюмах (один из них — конечно, в скафандре космонавта).
Куарон с нежностью говорит о собственном доме, о самом болезненном времени взросления, но его взгляд, хоть и очень субъективный, сентиментальным не назовешь. «Когда я был старше, ты тоже была здесь», — дважды повторяет служанке один из братьев. Этот ли мальчишка — сам Куарон, который, как воннегутовский персонаж, может охватить взглядом одновременно и свое будущее, и настоящее, для которого личное подпитывает историческое, который понимает все и про себя, смотрящего в детство, и про нас, видящих при каждой возможности детство свое.
